9 июня в Доме Пашкова в рамках Международного фестиваля имени Рахманинова прошел показ работ художника-символиста, лауреата Венецианской биеннале Александра Егорова. Корреспондент издания «Чистовик» выяснил, какие настроения сегодня витают в творческих кругах
– Вы автор статуэтки победителя международной премии Рахманинова. В чем ее особенность?
– Эта статуэтка вручается за вклад, который музыкант сделал в популяризацию имени Сергея Рахманинова. Фигурки отливаются по одной матрице, в которой ничего не меняется кроме золотого покрытия. Все они чуть-чуть разные, потому что мастера отливают их в ручную из бронзы и покрывают золотом без использования фабричных технологий на всех этапах создания. Иногда покрытие горит, иногда выходит матовым.
– Как к Вам пришла идея создания серии картин для фестиваля?
«Венеция, мост с еврейским гетто»– Картина «Венеция, мост с еврейским гетто» появилась первая, сразу после того как я выиграл конкурс Венецианское биеннале. На полотне изображен район еврейского гетто, где ребята-разносчики отдыхали на мосту под розовыми лучами заката. Вот это моя Венеция – разгул и бесконечный праздник жизни на фоне берега и солнца, и тут же мусор. Этот фрагмент вышел под впечатлением от фильма Висконти «Смерть Венеции»: за всю ленту город был показан всего пару раз, причем жутким, страшным и грязным, в то время как публика – очень красивая, отдыхающая аристократия. На картину ушло 2 года.
«Москва, Боровицкий мост»Картину «Москва, Боровицкий мост» я написал специально для Рахманиновского фестиваля, она самая последняя. Это наше время, вон видите: Владимир стоит такой, приземистый. Сейчас в России такой жесткий административный режим, общество сползает в архаику, а государство представляет собой мощную надстройку, стоящую на головах в виде тайных агентов, охранников, ОМОНа, полиции, служителей. Все в запретах, нас сжимают в рамки. Отсюда идет расслоение общества на элиту, плебс и так далее. На картине показано все, что мне не нравится, поэтому тона такие мрачные.
А медведь на переднем плане сжался, стал маленьким и ручным. Он не чувствует себя хозяином. Стержень же появился на заднем плане полотна, там, где горит бельведер этого дома – это я зажег огонь на куполе Дома Пашкова. На самом деле его нет, но если бы такой огонь горел, Москва была бы еще эффектнее. Как известно, огонь не только очищает, но еще и сжигает. Это не только светоч знания, храм науки, но и образ огненного ангела, который запер вход в рай.
– А что символизируют медведи на других картинах?
– Эта эволюция шла у меня от картины к картине. В 90-х была серия «грибы», то есть одноклеточные, потом где-то в 95-ом были «лягушки», дальше – «кролики», вот сейчас – «медведи». Я бы сказал, что эти существа олицетворяют подсознательное. С одной стороны, это линия эволюции, которую я переживаю для себя: от примитивного одноклеточного к более сложному организму. Более 30 лет назад я встал на путь художника, и это не было моим планом, все произошло спонтанно.
В большей степени, медведь или «ведающий медом» – это дух земли, Москвы, России, на некоторых полотнах я подчеркиваю этот символ этноса деталями, например, даю в лапы самовар. Медведь – исконно русский тотем, в котором отражается наша инстинктивная природа. Люди обычно прячут все животное в себе. На моих картинах животное и рациональное начала встречаются и переплетаются, находя баланс, как на полотне «Русское рококо».
«Русское рококо» «Наши»Работа «Наши» была сделана, когда произошел разрыв между Россией и Украиной. Я хотел напомнить, что мы один народ, братья. Смотрите, как на этой ярмарке: все разноцветные, все перемешаны, но сливаются в одно единое целое. Я делаю выставки не только в Москве, но и в других странах. Обычно это определенные проекты, работы собираются в определенный текст, а каждая картина представляет собой составляющую фразу.
– И какой текст получился из картин, представленных на Рахманиновском фестивале?
– Взаимовлияние России и Италии – это культурный мост, с которого открывается панорама, прямо как с Боровицкого моста. И люди поднимаются к огню надежды, знаниям, светящим над Домом Пашкова. Пожалуй, так.
– А как Вы относитесь к «скандальному» искусству? Нонконформистам, Петру Павленскому?
– Я считаю, что искусство – это прежде всего традиция и поиск идеала. Если же в какой-то акции или каком-либо произведении отсутствует идеал и красота, то это не искусство, это «околоискусство». Я бы не хотел это называть искусством.
Чуть более 500 лет европейская цивилизация пестовала идеалы красоты, и как можно вот так, в одночасье, от них отказываться и называть искусством то, что можно сделать одним разом, болезненным приемом. Я не понимаю. Это какой-то экшн и не более. Большое желание пропиариться толкает их на всякие выдумки.
Культура – точно воронка, в которую заглядываешь и видишь глубину веков. Из глубины исходит неизмеримое количество труда творца. Как говорил Чистяков, творческий процесс состоит из трех частей: сначала вдохновение, потом ремесло, а заканчиваешь по таланту. Все вместе собирается в качество и рождается новое произведение. Ремесло — самая важная часть процесса, его нельзя заменить всякими фокусами, на них не уедешь далеко. Искусство, как кунг-фу, пока не разобьешь пальцы до костяшек в кровь, у тебя не появится удар. Не выйдет произведения искусства способного воздействовать на человека, пока не появится кровь из пальцев.
Оригинальность конечно важна, к ней всегда надо стремится. Вот, к примеру, Джексон Поллок сто лет назад как-то брызнул краской на холст. У него это очень здорово получилось, но сто лет подряд брызгать краской на холст — это, извините меня… Искусство умрет. Умрет и на много веков исчезнет.
Нонконформистов и Петра Павленского нельзя ставить в один ряд. Нонконформисты – это группа художников, которые были недовольны ситуацией в стране.
– Но Павленский тоже выражает общественный протест…
– Нет, он скорее недоволен тем, что его не замечают. Его «критика» не имеет никакого отношению к искусству. Вообще никакого. Понятие «художника» сегодня размыто, нет четкого определения, кого можно назвать художником.
Кристина Татарникова
