Современная тусовка давно перешла в онлайн, в том числе и творческая. Люди, часами напролет обновляющие белые экраны, вряд ли знают, каким был мир на вкус для богемы 90-х. О том, почему искусство – это уже давно не холст и краски, а таблетки и пластины для фумигатора, рассказал художник-минималист Саша Пушкин

— Как Вы пришли к искусству?
— Скорее искусство пришло ко мне. В начале 90-х мне было двадцать, по телевизору рушилось государство, а в нашей глухой провинции у моря все было стабильно – горы были горами, мандарины цвели, море чернело и мой лучший друг, Миша Попов делился со мной своими художественными идеями. И мы просто развлекались, воплощая их. Иногда зрителями была наша богемная тусовка, иногда только дворники, которые демонтировали наши обьекты паблик-арта на сочинских улицах, которые для нас были выставочным пространством. Теперь подобные художественные практики называются «городские интервенции», о чем мы тогда не знали. Отдыхающих практически не было. Казалось, город принадлежал только нам. В этом смысле было круто. Парки, старинные санатории, пустые пляжи были пространством для нашего личного карнавала. Мы креативили с разными формами искусства и думали, что изобретаем по одному велосипеду в день, но как оказалось, все эти языки искусства уже были изобретены в течении XX века в Европе и Америке, а мы, не зная этого, как-то подключились к ноосфере и скачивали оттуда разные файлы. Мы не были подключены ни к каким художественным институциям, не было поблизости ни галерей, ни кураторов. Не существовал Instagram. Так что мы просто балбесничали, изучали внутренние и внешние миры. И эти миры были похожи на сновидческие реальности Феллини, Бюнуэля, Алехандро Ходоровски, Паоло Пазолини.

— Что значит «балбесничали»? Опишите день в богемной тусовке.
— Балбесничать – это значит двигаться из ниоткуда в никуда, когда цель и средство – это одно и тоже, это играть с идеями и художественными образами, и не важно, кто твои зрители и есть ли они вообще. Классический день в богемной тусовке – это завтрак со свежими круассанами в двенадцать, прием гомеопатических препаратов, прогулка, морские ванны, кормление «Батискафа», это такая огромная труба под землю, в центре города, которую мы кормили музыкально-поэтическими сейшенами. Спускались в эту трубу и джемовали. Там классная акустика была. Может быть кто-то где-то работал, кто-то делал какой-нибудь музыкальный перформанс где-нибудь в парке или в подземном переходе, получали деньги на сегодняшний день, на еду, вино, книги, всякие художественные принадлежности: фотопленку, бумагу, краску. Играли музыку у кого-нибудь в гараже. У нас была группа «Желтый самосвал». Такой панк-рок делали. Вечером устраивали дионисийские хэппенинги где-нибудь на безлюдных пляжах, под крышами, на крышах.

— Вы где-нибудь учились рисованию, живописи?
— Да, вначале было увлекательно экспериментировать, но затем возник интерес к классической живописи. Все-таки этот архетип сидел и во мне, понятие «художник» ассоциировалось у меня с умением рисовать. Я стал изучать рисунок, живопись, историю искусства в студии «Красный квадрат» у известного сочинского художника Олега Корчагина. А потом изучение внутренних миров меня увлекло больше. Правда потом лет пятнадцать я принадлежал психотерапевтическому эгрегору – получил диплом психолога, сертифицировался как гештальт-терапевт, работал психотерапевтом. Но пару лет назад я встретился с ребятами из арт-группировки ЗИП и неожиданно оказался студентом курса «Искусство быстрого реагирования» в Краснодарском институте современного искусства, который они организовали. Ну, в общем, там меня и «догнало» искусство еще раз. В тот момент я работал психотерапевтом, помогал людям обнаружить свои истинные глубинные потребности, которые питают человека реальной энергией и поддерживал в намерении следовать за своим интересом. И как-то для себя обнаружил, что если по-честному, то, что я хочу – это заниматься искусством. И психотерапия закончилась.

— Как вообще возникла эта идея с таблетками?
— Во время учебы там я познакомился с художественными языками, которые появились за последние сто лет. Когда-то купцы собирали Гогена, Ван Гога, Пикассо и привозили из Европы модерн. Тогда они инсталлировали этот новый художественный язык, формировали массовое сознание. Русский авангард, конструктивизм, футуризм, супрематизм. И потом, после смерти Малевича, почти на семьдесят лет мы тут в России законсервировались. И языки искусства тоже не развивались. Мои таблетки – это художественный жест, который находится в рамках языка американских минималистов 60-х. Они начали использовать в своем творчестве и легитимизировать материалы, которые находились вне художественного поля: фанеру, алюминий, пластик и создавали из них простейшие объемы, формы и ритмы. И выставляли именно объемы, формы и ритмы, ничего больше. И мне уже не нужно ничего выдумывать, я знаю, что я использую определенный художественный язык, который уже кто-то изобрел. Я, честно говоря, и не заметил, как таблетки стали тем художественным материалом, с которым я стал работать. Просто у меня дома их скопилось довольно много, может, поэтому. Одно время я полагал, что таблетки могут помочь, исцелиться от физических недугов. И я их принимал внутрь. Теперь оставляю их снаружи. Создаю из них произведения искусства. Во время учебы в КИСИ у меня сформировалась эта тема с таблетками, и мои преподаватели поддержали меня, предложили сделать выставку в галерее RED GIFT. Сейчас заканчиваю делать первую коллекцию из шестнадцати работ для будущей выставки.

— Что символизирует таблетка?
— Я могу ответить на этот вопрос высказыванием, которое принадлежит философу и медиа-исследователю Маршалу Маклюэну: «Medium is the message». Художественный метод в моем случае – это таблетки, сами же они и есть художественное послание. То, что называется «А что хотел сказать художник?». Ничего. Таблетки рассказывают только о том, что есть такая реальность как таблетки. И эта реальность попадает в сознание зрителя, и у каждого возникают свои уникальные ассоциации. У каждого есть свой личный опыт отношений с таблетками. В моем случае, на символическом уровне, это исцеление «шиворот-навыворот». Возможно что-то еще.

— Какие таблетки Вы используете в своих работах?
— Меня интересует таблетка только как символ. Чего бы то ни было. Мне не важно, как называется этот медицинский препарат, и что он лечит. Я использую активированный уголь и кальция глюконат. Как материал, эти таблетки очень удобны в работе. Это дерево и камень, что тоже символично, потому что именно дерево и камень являются исконными материалами для художника.

— Почему в Ваших работах, в основном, черно-бело-красная палитра?
— Не уверен, что я сам точно понимаю, чем это продиктовано. Я недавно начал работать с этим материалом. Возможно, это мои личные ассоциативные связи с таблеткой как с символом. Например, белый – это здоровье, как утопический идеал. Черный – максимальное сжатие, небытие. А красный – это ток, пульсация, активность, энергия. На другом символическом уровне эта коллекция – это посвящение Малевичу с его бесконечной редукцией всего и вся. Ну и сам дух выставочного пространства, для которого я делаю эту коллекцию, в данном случае галерея RED GIFT, может влиять на выбор цветовой палитры и настроения моих работ. Только в одной работе я изменил настроение, использовал голубой цвет. Может быть, свежесть весеннего неба заставило меня сделать это?

— Ваша работа «Свет» перекликается со стилем Родченко?
— Да, я думаю эта перекличка имеет место. Геометризм, лаконичность формы, черно-белая палитра. Мне интересно заниматься редукцией, искать бесконечно совершенную форму или, вернее, переоткрывать заново квадрат, круг, овал, многоугольник. Это такая немного аутичная деятельность. Возможно, я несу в себе архетип из сказки Андерсена. В которой мальчик Кай, околдованный Снежной королевой, пытается сложить из льдинок слово «вечность». Согласно Карлу Юнгу, эти архетипы из мифов и сказок живут в нас и проявляются затейливым образом в судьбе каждого. У Казимира Малевича этот внутренний мальчик Кай тоже очень активно проявлялся. «Вечность», как известно, очень будоражила Малевича.

При создании картины «Свет» использовался кальция глюконат

— В вашем Instagram @pushkinartgallery выделяется разноцветная работа «Антикомариная симфония», из какого она материала, и как она появилась?
— «Антикомариная симфония» – отработанные в фумигаторе пластинки от комаров. Каждая из этих пластинок – уникальная палитра, которая возникает во время алхимического процесса, в котором электрическое тепло фумигатора нагревает химическую пропитку бумажной пластинки. Я собирал эти пластинки в течение лета, потом соединил в мозаику. Думаю, это материал моей следующей коллекции. Я попросил своих друзей собирать для меня отработанные пластинки и отдавать их мне. Если кто-то из читателей захочет поучаствовать в этом проекте, то я с благодарностью приму в дар эти пластинки. Пишите на drugpushkin@mail.ru.

— Как себя чувствует современный художник в Сочи?
— В Москве вкус научен, а двум-трем галереям в Сочи надо долго объяснять, что я не придурок. В Сочи было очень здорово жить до Олимпиады. Она убила этот город для художника. Он стал попсово-гламурным, сюда пришли деньги, но не пришел хороший вкус. Похоже на какое-то безумие. Я себя чувствую, как наш Президент, который когда-то сказал, что после смерти Махатмы Ганди, ему по-настоящему и поболтать не с кем. Вот примерно так и я. После смерти Марселя Дюшана мне в Сочи очень одиноко.

— Какое будущее у искусства?
— Я могу себе представить, что, когда человечество удалит из земли весь газ и всю нефть, останутся все эти гигантские подземные объемы. Тогда искусство сможет заполнить их собой во благо всех живых существ!

Кристина Татарникова